Рефераты по литературе

Введение

Анализ женских характеров в романе “Война и мир”

В своем романе “Война и мир” Л.Н. Толстой не затрагивает никаких глобальных вопросов, то или иное философское или социальное направление его времени. Он показывает нам русское общество в начале прошлого столетия. Наша задача – рассмотреть образы, созданные автором, и дать характеристики некоторым лицам, а именно женским характерам, которые встречаются на страницах романа.

Героини множества написанных романов обладают самыми разнообразными характерами, со всевозможными оттенками. Это и дети, наивные и очаровательные, не знающие жизнь, но, несомненно, украшающие её. Это и практичные женщины, знающие цену материальных благ и умеющих достигнуть их. Это и готовых игрушки для первого встречного, кто скажет им слово любви, кроткие, нежные создания. Это кокетки, играющие чужой любовью, и страдалицы, безропотно угасающих под гнетом, и сильные натуры. Но все же русской женщине отведена очень скромная роль. Авторов интересует ее обаяние, молодость, красота, её любовью к герою. Она постоянно теряется за ним; когда оканчивается любовь, оканчивается и роль женщины, и автору не остается ничего другого, как свести ее со сцены. Она может быть не героиней, а второстепенной личностью – сестрой, матерью, дочерью. Интерес, который она вызывает, несравненно слабее. Ее чувства не могут быть описаны теми яркими картинами и горячими красками, которые могут увлечь читателя.

Многие писатели пытались создать идеал русской женщины, но все эти попытки оказывались безуспешными. Гоголь в своей “Уленьке” дает лишь бледную картину, тень. Ольга в “Обломове” и Елена в “Накануне” хоть и живые личности, но живут в сознании неудовлетворенности жизни и тоски по чему-то лучшему. При первом слове мужа, что так должно быть, Ольга покоряется. Елена же уходит за любимым человеком, как поступали многие русские женщины. Редкие женщины, поднявшиеся над уровнем потребностей и способностей своего пола, не могут составить еще тип, пустивший глубокие корни в жизни. Героини, созданные в произведениях русской литературы - лишь бледные контуры, которые не могут сложиться в образы, полные жизни. Такие образы, возможно ещё появятся в будущем.

Изображая жизнь, такой, какой она была, Л.Н. Толстой не пытался создать идеал. В романе “Война и мир” он рисует несколько характеров русской женщины в начале нынешнего столетия. Они изображены с большой глубиной и верностью психологического анализа и жизненной правдой. Это не идеальные, а живые женщины. Мы понимаем, что так именно они должны были чувствовать, мыслить, поступать.

Из всех женщин, встречающихся в романе, особого внимания заслуживают княгиня Болконская, её невестка княжна Марья и Наташа Ростова.

Маленькая княгиня Болконская

Маленькая княгиня Болконская одна из самых очаровательных женщин в Петербурге; когда она говорит, беличья губка ее так грациозно притрагивается к нижней, глазки ее так светлы, детски капризные выходки так милы, кокетство так игриво: обо всем этом необходимо упомянуть, потому что в этой губке, глазках, выходках и кокетстве — вся маленькая княгиня. Она один из тех прелестных цветков, назначение которых украшать жизнь, одна из тех милых детей-куколок, для которых жизнь — сегодня бал у одной княгини, завтра раут у другой, толпы поклонников, наряды, болтовня о последнем спектакле и анекдот при дворе да легкое злословие о фальшивых зубах одной графини и волосах другой. Никогда ни одна серьезная мысль не мелькнула в этих светлых глазках, ни один вопрос о значении жизни не слетал с этой мило приподнятой губки. Этот прелестный цветок перенесен из взрастившей его теплицы и украшает собою жизнь князя Андрея Болконского, это дитя-куколка — жена и готовится быть матерью. Князь Андрей — человек мыслящий; он привык останавливаться перед каждым явлением жизни, отдавать себе отчет в каждом впечатлении и доводить это даже до болезненности, и этот человек — муж очаровательного ребенка-куколки. Как это случилось, нам не говорит автор. Вероятно, он, как и всякий смертный, увлекся игривым кокетством хорошенькой куколки и благодаря романтическому духу времени украсил свое увлечение громким именем любви, нашел смысл в этой детской болтовне и смехе, в этих хорошеньких глазках много чувства и мысли, и вообразил, что эта куколка есть именно подруга, созданная для него. Разумеется, он не замедлил убедиться в своей ошибке. Мы застаем их через полгода после свадьбы. Хорошенькая куколка и после замужества осталась тою же хорошенькой куколкой. Близость с таким человеком, как князь Андрей, не принесла решительно ничего маленькой княгине. Она и с мужем выделывает те милые штучки невинно-игривого кокетства, как и с идиотом Ипполитом Курагиным; муж обращается с нею с холодной вежливостью, как с посторонней женщиной. Он тяготится жизнью, в которой нет простора его силам, мечтает о славе, о подвигах, а она пристает к нему с упреками, отчего мы женщины всем довольны и ничего не хотим; он собирается ехать в армию, потому что война — единственно доступный ему путь к его целям, а она плачет тоном обиженного ребенка, зачем он покидает жену свою в таком положении,— и без того, при помощи ее дяди, он мог бы устроить себе блестящую карьеру и быть флигель-адъютантом! Разлад между ними растет, страдают оба. Страдает маленькая княгиня, насколько может страдать; когда забудет о балах, поклонниках и придворных новостях; она все-таки любит своего мужа, насколько ее маленькое сердечко способно любить, как любила бы всякого прекрасного молодого человека, который бы сделался ее мужем. Избалованная светом, вероятно, избалованная дома, как все хорошенькие невесты, привыкшая к поклонению, к обожанию, она ожидала того же от мужа, она оскорблена его холодностью и пренебрежением. “За что ты ко мне переменился, я ничего тебе не сделала”,— упрекает она. И в самом деле, за что ему было меняться к ней. Глазки ее так же светлы, кокетство так же мило игриво, беличья губка ее, все так же грациозно слетая, притрагивается к нижней, она по-прежнему очаровательна, поклонники ее беспрестанно уверяют ее в том,— за что же мужу не любить ее, особенно теперь, когда она приобретает новые права на любовь его, готовясь быть матерью его ребенка? Никогда не понять этого ее хорошенькой головке. Л. Толстой показывает свое отношение к таким женщинам в словах князя Андрея: “Эгоизм, тщеславие, тупоумие,— вот женщины, когда они показываются, как они есть”, и следующий совет приятелю: “Никогда не женись, брат, пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, которую ты выбрал, пока не увидишь ее ясно. Женись стариком никуда не годным, а то пропадет все, что есть в тебе хорошего и высокого, все истратится по мелочам”

Из этих слов может создаться впечатление, что Толстой, вложивший их в уста князя Андрея, считает любовь чем-то вроде темной воды, застилающей зрение, и роковой, неотразимой силы, переворачивающей всего человека. “Если ты ждешь от себя что-нибудь впереди,— продолжает он свои жалобы,— то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя закрыто все, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с лакеем и идиотом”. Сложно понять, почему неудачная женитьба могла закрыть все, к чему стремился человек. Но, может быть в этом, выражено отношение автора к такому типу женщин?

“Гостиная, сплетни, балы — вот тот мир, из которого я не могу выйти”,7— жалуется князь Андрей далее. Но почему же? Если жена его не могла жить без этого мира гостиных, сплетен и балов, то разве она не могла жить в них без него? Ведь он сам сознавал, что жена его “одна из тех редких женщин, с которыми муж может быть спокоен за свою честь”, маленькая княгиня не заразилась нравственною распущенностью своего круга, блестящей представительницею которой была великолепная красавица Элен Безухова. Ее кукольное сердечко не могло увлечься сильным чувством к человеку, способному внушить его. Не то она поняла и оценила бы мужа, и ей незачем было бы далеко искать. Элен Безухова - хорошенькая женщина, окруженная поклонниками, неизбежно делается предметом сплетен. Князь Андрей, презирая на словах этот мир гостиных, балов и сплетен, на самом деле преклонялся перед его законами. Ради этого, уезжая в армию, он поступает с женой совершенным деспотом: отвозит беременную женщину к отцу своему, которого та страшно боится, разлучает ее с друзьями, привычками, чтобы избавить ее от ухаживания идиота Ипполита. Маленькая княгиня, насильственно вырванная из родного ей мирка, скучает невыносимо в деревне, хотя сознание, что она готовится быть матерью, могло бы открыть ей другой мир ощущений, надежд, мыслей, который не одного ребенка превращал в женщину. Автор часто упоминает о ее счастливом спокойном взгляде беременной женщины, который смотрит внутрь себя, но взгляд этот не отражает ни одной разумной мысли об ожидающих ее обязанностях, ни тревоги о том, достойна ли она их, ни одно слово, доказывающее это, не срывается с ее теперь неграциозно оттянутой беличьей губки; она даже сердится на свое положение, когда приезд светского красавца напоминает ей о ее родном мире гостиных, успехов, поклонников, и она, как “боевой конь, заслышавши трубу”, готовится предаться привычному галопу кокетства, и чувствует, насколько оно мешает ее милым ребячествам и игриво-кокетливым выходкам. Даже в минуту разрешения, в которой она могла бы приготовиться, она остается тем же жалким ребенком: она пугается и плачет детски-капризными и даже несколько притворными слезами, умоляя всех разуверить ее, что это не то, “нестрашное, неизбежное то”. Она умирает в родах. Муж возвращается с воскресшим чувством любви к куколке-жене. Истекая кровью на Праценских высотах и чувствуя смерть над собой, разочарованный в своих мечтах о славе, князь Андрей вдруг почувствовал, что жизнь дорога ему, и дорога именно семьей и женой. Под влиянием этого чувства и князь Андрей захотел жить для своей жены, этой пустой, ничтожной женщины, которой не хотел поручить воспитание сына (для дочери — эта пустая, ничтожная женщина была вполне прекрасной воспитательницей), и его собственная холодность и пренебрежение к куколке-жене показались жестокими и несправедливыми.

Как могла смерть куколки произвести такой переворот? Под влиянием своей нервной, впечатлительной натуры, еще слабый от вынесенной болезни и недавней раны, князь Андрей на лице умершей жены читает целую повесть глубоких затаенных страданий, которых маленькая княгиня никогда не была способна перечувствовать. Она весьма естественно огорчалась холодностью мужа, его обидным пренебрежением, чувствовала себя оскорбленной, но по-детски, мимолетно и, вспыхнув немножко, она через минуту готова была в сотый раз также звонко смеяться, рассказывая о фальшивых зубах одной графини, о волосах другой. Она любила своего мужа; но балы, наряды и успехи в свете столько же; и если б ей пришлось выбирать между мужем и всем этим, она была бы еще несчастнее, лишившись всего этого, чем любви мужа. Маленькая княгиня была натурой не глубокой, но, тем не менее, ее крик души, которого маленькая княгиня не умела в жизни высказать сознательно - "Зачем вы выбрали меня, когда не могли любить такой женщины, как я? Я не обещала вам ничего, я ничего не знала, а вы, вы умный человек, вы, у которого есть и опыт и знание жизни и людей, зачем же вообразили, что я могу быть той женой, которая нужна вам, обещали мне любовь и счастье для того, чтобы потом с презрением оттолкнуть меня" - отразившийся на лице умирающей женщины, абсолютно справедлив. Останься в живых маленькая княгиня,— после первых радостей свидания жизнь их пошла бы прежним порядком. Темные тени и угловатости, смягченные отдалением, выступили бы снова, по-прежнему ее милое ребячество и игривое кокетство стали бы коробить до боли князя Андрея; разве что под влиянием предсмертного раскаяния и чувства к ней как к матери своего ребенка он стал бы искуснее скрывать свое пренебрежение к хорошенькой куколке-жене и бросать ей в подачку снисходительную ласку; но женщину, хоть бы и такую куколку, как маленькая княгиня, трудно провести на этот счет, и, снова надувая сердито беличью губку, маленькая княгиня детски-капризным голосом стала бы упрекать мужа за то, что он не любит ее, и удивляться, отчего это мужчины ничем не довольны, а нам, женщинам, ничего не надо в жизни. И раскаяние князя Андрея, и любовь, воскресшая на Праценских высотах,— все изгладилось бы перед ежедневным всесильным влиянием жизни, перед теми неумышленными беспристрастными оскорблениями, которые неизбежно наносят друг другу люди совершенно разных характеров, понятий, связанные вместе неразрывными для них цепями. Но маленькая княгиня умерла, оставив по себе репутацию отлетевшего ангела, какую всегда оставляет для чувствительных душ каждая умершая молоденькая и хорошенькая женщина, если она только не положительно ведьма, а в многочисленных поклонниках своих — воспоминание о прекрасном цветке, скошенном так рано безжалостною рукою смерти. Но мы; увы, настолько жестокосердны, что не можем признать эту руку слишком безжалостной.

Марья Болконская

Некрасивая сестра князя Андрея, княжна Мария Болконская, не похожа на свою куколку-невестку — это натура, при всей ее ограниченности, несравненно более глубокая и симпатичная; она не может удовлетвориться блестящей внешностью, даже если бы она была хорошенькая; наряды, выезды, балы, успехи в свете не могли бы наполнить ее жизнь; ей нужно другое, лучшее, сознание исполненного долга, свое дорогое святое, к чему привязаться. Для нее невозможна одна жизнь — жизнь сердца, которую столько мыслителей и поэтов считают единственно доступной для женщины. Автор часто упоминает о мысли, светившейся в прекрасных лучистых глазах ее, но именно мысли и нет в жизни княжны Марьи. Робкая и покорная, как все ограниченные натуры, она живет жизнью безграничной преданности и самоотвержения, она умеет только любить и безответно покоряться. Ум ее совершенно не развит, хотя она и имела случай получить такое воспитание, какое не получали другие девушки в ее время. Отец ее, один из замечательнейших людей века Екатерины, сам воспитывал ее, но резкий, нетерпеливый, он запугал и без того не блестящие способности ее, и учение было для княжны Марьи одним из многочисленных мучений ее жизни. Когда ум спит, тем сильнее потребности сердца. Но некрасивая наружность княжны Марьи, непривлекательность которой она преувеличивает себе, делает для нее невозможною любовь мужчины и семейное счастье. Она видит в этом перст Божий, начертавший ей ее путь в жизни, и заглушает в себе малейшую мечту о счастье, как дьявольское наваждение. “Моя жизнь есть жизнь самоотвержения и любви”,— говорит она, и свою жажду любви переносит на немногих близких людей, отца, брата, племянника, и всю жизнь свою отдает им. Но самоотвержение ее бесплодно, и любовь ее не приносит ей самой ничего, кроме страданий. Она страстно обожает отца и страдает. Отец ее, влиятельный человек при Екатерине и сосланный при Павле в деревню, как и все честолюбивые и энергичные люди, осужденные на насильственное бездействие, тратит на пустяки свою потребность деятельности и административные способности, которые, не находя сродной им почвы, вырождаются в мелочной неумолимый деспотизм и самодурство. Все в доме преклоняется перед его железной волей, все трепещет его взгляда, жизнь домашних должна идти, как хорошо устроенная машина, по указанному им пути. Деятельность — вот счастье, говорит он, и занят целый день; у него на все определенные часы: на точенье, постройки, занятия с дочерью, писание записок,— и он воображает, что делает дело, как белка в колесе воображает, что бежит. Он и дочери устраивает то же счастье. Княжна Марья безропотно сносит все: она не только не смеет жаловаться, она рада бы и не это снести, лишь бы обожаемый отец взглянул на нее с любовью, сказал ей ласковое слово; в любви своей к нему она доходит до полнейшего уничижения человеческого достоинства, до самого рабского подобострастия. Отец зовет ее дурой, упрекает в безобразии, и она не думает возмущаться; она не позволяет себе не только понимать недостатки отца, но нарочито отводит себе глаза, чтобы не видеть их. Отец ее в минуту гнева бьет старого верного слугу, а она терзается одной мыслью, как держать себя прилично такому случаю: сохранить ли печальный вид, чтоб выказать сочувствие к дурному расположению отца и тем вызвать привычный упрек, что она вечно готова хныкать, или сделать вид, что ничего не замечает и тем, еще хуже, заставить подозревать себя в преступном равнодушии к огорчению отца. Когда выживший из ума старик со злобы на ненавистную ему женитьбу сына приближает к себе ловкую интриганку Бурьен, которая, пользуясь его слабостью, хочет выгодно обеспечить себя, она и тут упрекает себя в черных мыслях. И в награду за эту безграничную преданность, на которую уходят ее лучшие годы, она видит пренебрежение, холодность; она чувствует, что между нею и отцом никогда не будет той крепкой связи, как между им и ее братом; она сознает, что она для отца не более ничтожного винта в машине, что она нужна ему лишь для того, чтоб он мог положенные часы тратить с нею на уроки геометрии и видеть лицо ее на привычном месте, как необходимую принадлежность домашнего порядка,— и страдает. Она обожает брата и невестку и страдает за разлад их, причины которого не может понять; она страдает вдвойне, чувствуя, что, несмотря на всю любовь свою к брату, она ничем не может быть в его жизни, что у него есть свой мир идей, занятий, планов, в котором ей нет места. Она страдает несчастиями брата, но она не может утешить его, она может только плакать с ним да указать ему тот путь, в котором она нашла утешение, которое не может утешить брата. Она страстно привязывается к племяннику, но любовь ее и самоотверженная преданность бесполезны и даже вредны для ребенка, а ей самой приносят новые мучения. Она терзается и за здоровье ребенка и за его учение. Она сама учит его, но эта болезненная любовь усиливает ее раздражительность, неизбежное следствие ее жизни, гнета и страха; она, в свою очередь, запугивает ребенка и отталкивает его от ученья; за леностью следует неизбежное наказание, после которого она ужасается своей злобы и обливается слезами раскаяния, а ребенок выбегает из угла утешать се. А между тем воспитание детей есть именно то дело, всегда доступное женщине, в котором любящая натура княжны Марьи могла бы найти цель жизни; но для того, чтоб быть воспитательницей, ей надо было сначала перевоспитать себя, а это удел немногих сильных натур, или самой вырасти в руках воспитателей, которые смотрели бы на нее не как на живой материал для выделки по той или другой теории, но как на личность, имеющую свои права, из которой надо приготовить полезного члена обществу. Князь Андрей, чтобы сын не сделался “слезливой старой девкой”, как говорит старый Болконский, спешит взять ему гувернера, и княжне Марии остается одно — изливать свои чувства в переписке с приятельницей и в молитве.

Раз всего эта томительно-однообразная жизнь гнета и страха была нарушена приездом жениха. Сердце княжны Марьи вспыхнуло любовью, когда она еще не успела видеть этого человека, посланного ей Провидением, и узнало новые терзания. Она терзается мыслью о том, отдаст ли ее отец: она терзается страхом, что некрасивая наружность ее оттолкнет жениха; она видит, наконец, жениха, и терзается опасением, что не умела показать ему свою внезапно вспыхнувшую любовь, и заставляет отца злиться на нее за недостатком чувства собственного достоинства, когда он сам все делал, чтобы забить его в ней, и на то, что стоит явиться мужчине — и отец забыт. Такие легкомысленные кутилы, как Анатоль Курагин, обладают, к несчастью, особенной способностью увлекать женщин, особенно тех, которые выросли под гнетом; их лица, сияющие беззаботной радостью, кажутся еще прекраснее для глаз, привыкших к хмурым лицам и угрюмым взглядам; свобода и непринужденность их в обращении, происходящая от полного довольства собой и жизнью, тем неотразимее действуют на робкие забитые существа, привыкшие дрожать за каждое слово, взгляд. С первого взгляда на Анатоля княжна Марья убеждается, что этот прекрасный мужчина с открытым, светлым взглядом добр, великодушен — словом, одарен всевозможными добродетелями и непременно сделает ее счастье; в мечтах своих она видит себя уже счастливой женой и матерью с ребенком у груди, а этого прекрасного мужчину — мужем, который с любовью смотрит на нее. Надежды на любовь жестоко обманывают бедную девушку, и ей остается одно прибежище от жизни самоотвержения, которая начинает уже утомлять ее,— религия. Но нравственно искалеченная княжна Марья неспособна понять человеческую сторону евангельского учения, учения деятельной любви и братства; счастье не далось ей, ни брату ее, и она убедилась в невозможности и греховности счастья: неспособная понять, насколько само человечество виновато в своих страданиях и несчастьях собственным неумением разумно устроить жизнь свою, она сочла страданье неизбежным законом жизни, отдалась мечтам о страдании, подвигах, стала собирать около себя разных божьих людей, благоговейно слушать рассказы о том, как у матушки из щечки потекло миро, а во лбу засияла звезда. В княжне Марье находят повторение Лизы “Дворянского гнезда”; некоторого сходства отрицать нельзя; обе считают счастье грехом, и монастырь, которым кончает Лиза. стоит божьих людей княжны Марьи; но вместе с тем какая разница: Лиза возмущена неправдами окружающей ее жизни, не одна разбитая надежда на счастье, но и желание замолить всю эту неправду гонит ее в монастырь; в княжне Марье нет ни малейшего сознания неправды, окружающей ее жизнь; Лиза несравненно более женщина, чем княжна Марья; она знает, за что любит; она полюбила Лаврецкого, увидев, что они любят и не любят одно и то же, его неверие тревожит ее; ей нужно, чтобы между ею и любимым человеком была полная нравственная связь. А княжна Марья, узнав, что Анатоль Курагин приехал женихом, уже пылает к нему страстью, и видит себя в мечтах уже матерью с ребенком у груди — его ребенком, и потом, застав Бурьен в его объятиях, она оправдывает ее по чувству христианской любви и снисхождения, но, сознавая в душе, что на ее месте она сделала бы то же самое. И это для человека, которого она видела в первый раз в жизни, чья репутация кутилы и развратника, которого сочли за нужное отдалить от родной сестры, должна была бы оттолкнуть ее. Ее готовность не размышляя принять в супруги человека, указанного ей Провидением, потому, что брак есть божеское установление, которому женщина обязана подчиняться, как она писала своей подруге, в сущности, оказывается готовностью кинуться в объятия первого встречного мужчины — очень грубая и некрасивая подкладка для мистицизма," но мы это встречаем в жизни на каждом шагу.

Княжна Марья стареет, продолжая отказываться от всего для отца, жизнь ее становится все нестерпимее. Отец находит злобное удовольствие мучить и оскорблять ее на каждом шагу; он презирает ее и как неудавшуюся попытку воспитания по своей теории и как дуру за ее божьих людей, которые ненавистны ему, как ненавистно умному человеку всякое уродство. То растлевающее влияние неограниченной власти одного человека над другим человеком, которое, как заметил князь Андрей, имело на старого Болконского крепостное право, выказывается во всем своем безобразии и безнравственности и в отношениях отца к дочери. Человек, поставленный над другими, обязанными беспрекословно повиноваться ему, весьма естественно привыкает считать за ничто права этих людей; их удобства, желания, самое счастье — ничто перед его волей, перед его малейшей прихотью. Если он умен, в нем может проснуться сознание несправедливости такого порядка, но привычка берет свое. Старик Болконский понимал очень хорошо, что жизнь дочери в его руках, что он лишает ее счастья, обрекает на одиночество. Ее печальный вид служит ему постоянным упреком и становится нестерпим ему, как нестерпим каждому деспоту вид его жертвы; ее безответная покорность, неустанная преданность и любовь раздражают его еще более; если б княжна Марья жаловалась, упрекала его, ему было бы легче, он мог бы счесть себя оскорбленным в своих правах отца и найти себе оправдание в своих собственных глазах; но ее безропотная покорность лишает его всякой возможности оправдания, и тяжелое чувство собственной виновности он вымещает на ней же. Он сам несчастен оттого, что мучит ее и не может не мучить. Кажется, чего бы проще было ему, сознавая себя виновным в душе,— сознание, которое высказалось в нем в минуту смерти,— изменить свое обращение с дочерью и постараться устроить ей ту жизнь, которая была нужна ей; но для этого, во-первых, нужно нарушить установленный им самим ход жизни, а это, не говоря уже о трудности изменить в его лета привычкам годов, немыслимо было для него как деспота, потому что деспоты вообще, за недостатком уважения к чужим правам, питают глубочайшее благоговение к малейшему деянию собственной особы; во-вторых, это значило бы признать себя виновным в глазах других, а этого он не мог допустить, этому мешало и всосанное с молоком матери понятие о власти родителей над детьми, и пренебрежение мужчины к этому низшему и подчиненному существу — женщине. Еще проще было бы при таких отношениях разъехаться, но, хотя старик Болконский в минуту бешенства, сжимая кулаки, кричит: “И никто не возьмет эту дуру замуж!” — он был бы очень недоволен, если б эта дура вышла замуж, и потому отваживает всех женихов. Что бы сталось тогда с его потребностью мучить и оскорблять эту дуру, иметь в руках еще одну подвластную ему жизнь! Мысль оставить отца не приходит на ум княжне Марье; перст Божий, определивший ей жизнь в доме отца, указывает один выход — в дом мужа, и княжна Марья лучше вынесет все муки, чем не подчинится этому указанию.

С отцом ее делается удар, и княжна Марья переносит во время болезни его ту мучительную борьбу, которую переносят и придется переносить тысячам женщин, когда они видят, что жизнь свободная, жизнь без вечного гнета и страх открывается им единственно смертью дорогого, близкого им человека, с которым они связаны священным и страшным для них долгом. Княжна Марья ухаживает за отцом со всею своею не изменяющейся ни на минуту преданностью, но страшно сказать, несмотря на всю свою страстную любовь к отцу, несмотря на всю свою религиозность, она испытывает странное чувство: облегчение при виде умирающего отца. И она часто невольно следит за отцом не с надеждой найти признаки облегчения болезни, желая найти признаки приближающегося конца. “…Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего-то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову — мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастья, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир — житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее…”.

Напиши эти строки другой кто, а не писатель, так глубоко проникнутый семейным началом, как Л. Толстой, какая поднялась бы буря криков, намеков, обвинений в разрушении семьи и порывании общественного порядка. А между тем нельзя ничего сильнее сказать против порядка, закрепляющего женщину, что сказано этим примером любящей, безответной, религиозной княжны Марьи, привыкшей всю жизнь свою отдавать другим и доведенной до противоестественного желания смерти родному отцу. Не Л. Толстой учит нас, но сама жизнь, которую он передает, не отступая ни перед какими проявлениями ее, не нагибая ее ни под какую рамку.

Княжна Марья с ужасом давит в себе это чувство, настраивает себя на мысль о том, что смерть отца страшное несчастье для нее, и успокаивается; но утром, в минуту пробуждения, когда мир привычных понятий, неестественных условий и отношений не успел еще охватить человека и он бывает правдив и искренен, бывает вполне самим собой, как бывают искренни люди только в минуту смерти, она с содроганием чувствует, что это страшное, бесчеловечное желание именно и есть ее настоящее чувство. Как ни дави, как ни насилуй жизнь во имя теорий, она скажется и восторжествует. Как ни заглушала в себе годами княжна Марья свою греховную жажду счастья и свободы, все-таки эта жажда жила в ней; как ни устремляла она все надежды свои и желания к блаженству загробной жизни, все-таки она сознавала, что эта вечная загробная жизнь для верующих есть отдых, успокоение, безмятежное пристанище;

а жизнь с ее стремлениями, надеждами, тревогами, настоящая жизнь есть жизнь земная, и она не могла не чувствовать, что отец ее стоял между нею и этой грешной, но так дорогой жизнью. “И она чувствовала,— говорит автор,— что со смертью отца ее охватывает другой мир, мир трудной и свободной деятельности”. Она хочет молиться, но молитва в эти минуты, когда решается вопрос ее жизни, оказывается бессильна. Женщину, в которой зашевелилась бы мысль, это состояние навело бы на целый ряд размышлений, которые произвели бы благодетельный перелом; очнувшись от мистических стремлений, она стала бы трезво глядеть на жизнь, потребность сознания исполненного долга перешла бы в жизнь пользы и дела, и потребность горячо, крепко привязаться нашла бы себе достойную цель. Но для княжны Марьи нет выхода в мир “трудной и свободной деятельности”. Она уничтожена разрушением прежнего мира безответной преданности и самоотвержения, на который она потратила лучшие годы своей жизни, и жизнь ее со смертью отца теряет смысл; нет более места для борьбы между греховными желаниями и покорностью воле Провидения, этим душевным подвигам, которые были ей необходимы, как отцу ее его постройки, точенье, уроки. Может создаться впечатление, что она очерствела, утратила свое человеколюбие. Но это не так, мы видим ее душевные муки во время последнего разговора с отцом: "…— Все мысли! об тебе... мысли,—потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.

Он рукой двигал по ее волосам.

— Я тебя звал всю ночь...— выговорил он.

—Ежели бы я знала...— сквозь слезы сказала она,— Я боялась войти…"

"…— Да... я... я... я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось... Я хотела успокоиться... А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет,— бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания…"

“Да, он не придет более мешать тебе”,— злобно упрекает она себя за свои преступные желания, и с радостью вспоминает последние ласковые слова отца к себе в минуту смерти, когда естественная привязанность отца к дочери, задавленная годами деспотизма, нелепыми отношениями, высказалась, наконец; она цепляется за них как за единственное доказательство, что она была нужна ему, что она прожила столько лучших годов недаром. Но теперь что ей делать со своей жизнью? Впрочем, княжна Марья не остается долго в неизвестности, куда пристроить свою самоотверженную любовь. Рыцарь Ростов, двумя оплеухами усмиривший бунтовавших крестьян, является ей как спаситель, посланный небом. "…Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что-то романическое в этой встрече. “Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая-то странная судьба натолкнула меня сюда!— думал Ростов, слушая ее и глядя на нее.— И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении!” — думал он, слушая ее робкий рассказ.

Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно-испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица…"

Встреча с ним в то время, когда свадьба сестры его с ее братом расстроилась, кажется особенно знаменательной княжне Марье, и она чувствует, что любит и будет вечно любить этого прекрасного, благородного, великодушного спасителя. "…— Как вам не совестно,— краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок),— каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля,— говорил он, стыдясь чего-то и стараясь переменить разговор.— Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели -вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите…" Сам Ростов, как следует рыцарю, очаровывается лучистыми глазами спасенной дамы, которые заставили его забыть некрасивость ее лица. "…— Но княжна Волконская, это другое дело; во-первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило, что это судьба…" Будет ли княжна Марья всю жизнь томиться безнадежной вечной любовью к своему спасителю, или эта участь выпадет на долю верной Соне, характер княжны Марьи обрисован вполне: останется ли она плаксивой старой девой, утешающейся своими божьими людьми, или сделается счастливой супругой и будет самоотвергаться для страстно обожаемого мужа, который отдаст ей время, свободное от охоты, пиров полковой службы,— она останется все тем же бесполезным существом, неспособным к разумной жизни. А между тем нельзя не задуматься над жизнью княжны Марьи; это жизнь многих женщин. Николай женится на Марье, но и здесь она не находит счастья, она с детских лет привыкла подчиняться, жертвовать собой ради других. И теперь она зависит от мужа, как некогда от отца. В конце романа, в эпилоге, Марья говорит: "…— Никогда, никогда не поверила бы,— прошептала она сама с собой,—что можно быть так счастливою.— Лицо ее просияло улыбкой; но в то же самое время она вздохнула, и тихая грусть выразилась в ее глубоком взгляде. Как будто, кроме того счастья, которое она испытывала, было другое, недостижимое в этой жизни счастье, о котором она невольно вспомнила в эту минуту…"

Наташа Ростова

Наташа Ростова — сила не маленькая; это богиня, энергическая, даровитая натура, из которой в другое время и в другой среде могла бы выйти женщина далеко недюжинная, но и над нею тяготеют роковые условия женской жизни, и она живет бесплодно и едва не погибает от избытка своих ненаправленных сил. Автор с особенной любовью рисует нам образ этой живой, прелестной девочки в том возрасте, когда девочка уже не дитя, но еще и не девушка, с ее резвыми детскими выходками, в которых высказывается будущая женщина! Наташа не знает, что значит робеть или конфузиться, она за большим обедом решается на шалость, и удивляет всех смелостью своего обращения с грозной Ахросимовой, которая недаром прозвала ее казаком; она прожигает себе руку каленым железом в знак вечной дружбы. Все это ребячество, но другие дети не отважатся на это, а только скажут: ах, ах, как ты это могла сделать! Наташа растет счастливой, вольной пташкой, любимым ребенком в доброй, дружной семье московских бар, в которой царствует постоянная атмосфера любовности.

И в самом деле, отчего им быть не добрыми? Они могут жить в полное свое удовольствие, они даже могут великодушничать по временам. Графинюшка дает несколько сотен приятельнице на обмундировку ее сына, но та же графинюшка растрачивает тысячи, она оскорбляет и преследует бедную сироту-племянницу, которую любила как дочь, за то, что та вызвала любовь ее сына, а сама не имеет ни гроша за душой. Графинюшка пробует мудрить со старшей дочерью, и сделала из нее вполне благовоспитанную барышню, безукоризненно рассуждающую и поступающую, но производящую отталкивающее впечатление на каждого живого человека. Она достойная супруга Берга, для которой жизнь — возможность носить пелеринку как у такой-то графини, и давать вечера совершенно как в большом свете. С Наташей не мудрили. Молодые силы ее развивались на свободе, захватывали у жизни то, что она могла им дать: потребность радостей, наслаждений, любви. Воспитание ее было рассчитано на то, чтоб приготовить ее к этой жизни. Наташу, как и всех девушек, учили исключительно языкам, т. е. знакомили с обрывками литературы и поэзии без всякой мысли и связи, танцам, пению и музыке—как приятным искусствам, необходимым девушке, чтобы нравиться,— одним словом, всему, что возбуждает воображение и шевелит чувство. Наташа отдается этим занятиям со всею пылкостью своей натуры; она мечтает быть танцовщицей, она в четырнадцать лет поет так, что у слушателей захватывает дух от восхищения, а мать пугается страстности и выразительности этого пения. “Будет ли она счастлива?” — думает графиня, угадывая эту молодую силу. Графиня недаром прожила столько лет на свете: она видела, что в жизни бывают счастливы только такие натуры, как ее Вера со своим Бергом, Борис Друбецкой, Анатоль и Елена Курагины, что страдание — удел всех тех, кто стоит выше этих людишек; понять почему это так, она не могла: она могла только заметить неизбежное явление и страшилась за участь Наташи. Не одной матери знаком этот страх; не одна из них, встречая первые проявления молодых сил дочери и зная жизнь, которая ожидает ее впереди, с ужасом спрашивала себя: “к чему ей они?” и пыталась задавить эти молодые силы, для которых, когда они вырастут, станут тесны рамки жизни. Многим удавалось это. Графиня осталась при одном опасении.

Наташа выросла прелестной девушкой; жизнь молодая, счастливая так и бьет в ее смехе, взгляде, в каждом слове, движении; в ней нет ничего искусственного, рассчитанного, никакой дрессировки барышень; каждая мысль, каждое впечатление "отражается светлых глазах ее; она вся — порыв и увлечение. Она очаровывает всех: рубака Денисов пишет стихи молодой волшебнице, когда ей всего пятнадцать лет; благодушный Борис забывает свои планы о карьере и влюбляется в бедную девушку;

князь Андрей, несмотря на свой первый горький опыт, увидев ее на бале, решает, что она будет его женой; масон Безухов освежается любовью к ней от своих мучительных дум над жизнью. Чтобы иметь такое чарующее влияние на людей самых противоположных характеров, мало одной внешней красоты — великолепная красавица Элен Безухова не имеет его, для этого нужна сила, жизнь, таящаяся под этой внешней красотой, то, что князь Андрей звал прекрасной душой Наташи. Это чарующее влияние имеет Наташа и на домашних: брат Петя беспрекословно повинуется ее слову; слуги, самые угрюмые и ворчливые, с радостью кидаются исполнить ее приказания, хотя она часто тормошит и рассылает их понапрасну.

Наташа знает свою силу и любит пробовать ее. Она кокетка, но кокетство ее не привычное, игривое кокетство хорошеньких женщин, не ребяческие ужимки, надуванье губок, глазки маленькой княгини, не цеховое кокетство невест, рассчитывающее на женихов повыгоднее, не обдуманное кокетство опытной светской красавицы, хладнокровно завлекающей в свои сети новые жертвы для потехи своего тщеславия,— кокетство Наташи совершенно невольно, естественно, оно часть ее самой. Она с детства привыкла восхищать всех собою, ей необходимо это восхищение, она счастлива им, как счастлива прекрасной летней ночью, своим пением, милым славным братом, своей красотой. “Вот она — я”,— говорит она, любуясь собой,— “вот какова я, любуйтесь мною”,— говорит ее кокетство. Кокетство в Наташе — это молодая сила, которая кипит в ней, ее потребность радостей жизни, наслаждений. Оно еще тем неотразимее, что в Наташе в высшей степени обладает чуткость сердца, которую считают отличительным свойством женской природы и которая даже, по мнению многих, вполне может заменить женщине ум, опыт, знание жизни.

Что женщины обладают этим свойством — это неоспоримый факт, но оно может развиться единственно благодаря полному бездействию мысли; ум, не занятый более серьезными интересами, весьма естественно сосредоточивается на мелочах; способность понимать и подмечать малейшие оттенки голоса, взгляд, малейшие выражения лица изощряется; а в этих мелочах именно всего труднее следить за собой, в них невольно прорывается мысль, чувство, которое желали бы скрыть. И женщины на основании этих едва уловимых мелочей угадывают иногда безошибочно характеры и делают поразительно верные заключения, но эта чуткость может служить отличным руководителем в гостиных, в дружеском и семейном кругу. Но чуть только женщине приходится выйти на широкий путь жизни или решаться на смелый шаг — эта чуткость оказывается вполне несостоятельной.

В Наташе много еще природного ума; во всех ее спорах с братом Николаем она постоянно одерживает верх, она очень метко определяет характер Бориса, говоря, что он узкий и серый. Это и есть именно то впечатление, которое производят люди, подобные Борису, неспособные к крупной подлости и черноте, но которые рядом нечистых, сереньких поступков идут своей узенькой дорожкой к своей маленькой цели. Но все это как искра вспыхивает в Наташе и погасает, не разгоревшись в светлое пламя,— в ней развито одно чувство: страстность, жажда любви. Еще тринадцатилетней девочкой она влюбляется в Бориса и целуется с ним, обещая быть его женой; потом в учителя пения, потом в Пьера Безухова, потом опять в Бориса, того самого Бориса, которого зовет узким и серым. Она мечтает о любви, поет о ней, рассуждает с Соней. 0на влюбляется в князя Андрея на бале и чувствует, что любовь ее не похожа па прежние мимолетные увлечения. “Вот она настоящая”,— говорит она,— та любовь, о которой она мечтала, которая должна составить счастье ее жизни. Наташа разгадывает со свойственной ей чуткостью все превосходство князя Андрея над другими. Она, эта избалованная, своевольная девочка подчиняется ему совершенно. “Чего он ищет во мне? что если он не найдет во мне того, что он ищет?” — спрашивает она себя в тревоге. Мысль готова пробудиться в ней. Если бы князь Андрей понял силы, бродившие в Наташе, он поспешил бы привязать к себе эту богатую натуру. Но князь Андрей ничего особенного и не искал в ней, он только хотел знать, не такая ли она куколка, как его первая жена. Он остался доволен Наташей, какою она была: чистотой ее прекрасной души и отзывчивостью ее на каждое чувство. Князь Андрей, опасаясь молодости Наташи, хочет дать ей время испытать свое чувство, но более всего он повинуется выживающему из ума отцу, который считает родство с Ростовыми унизительным для рода Болконских, и уезжает, отложив свадьбу на год. Наташа оскорблена: она понять не может, как можно жертвовать чему-либо любовью, она тоскует. “ Кроме отсутствия любимого человека, Наташу неотступно пугает мысль, что у нее даром, ни для кого пропадает время, которое ушло бы на любовь к нему”. Этими словами автор очень метко определил женскую любовь. Любовь для мужчины — счастье, отдых, наслаждение; для женщины, при тех условиях, в которые она поставлена,— это дело жизни, это самая жизнь. Нет любви — и жизнь ее пропадает даром, не для себя живет женщина, а для другого. “Ей оскорбительно было думать,— говорит далее автор,— что тогда, когда она живет мыслью о нем, он живет настоящей жизнью, видит новые места, новых людей, которых она не знала”. Какой любящей женщине не приходила на ум эта мысль, что тогда, как все для нее в любимом человеке, у него есть своя собственная, особенная жизнь, в которой ей нет места, настоящая жизнь. И узких, эгоистических натур, и таких же пылких, как Наташа, эти мысли вырабатывают тех несносно нежных жен, которые за то, что у них ничего нет в жизни, кроме любимого человека, требуют, чтоб и у него ничего не было, кроме их собственной особы, терзают его ревностью за каждую минуту, которая потрачена не на них, за каждую мысль, которая не посвящена им. В Наташе это был первый проблеск пробуждающегося в женщине сознания бедности своей и неравенства жизни с жизнью мужчины, сознания, которому суждено было высказаться вполне через целое поколение. Князь Андрей не делает никакой попытки ввести Наташу в свою настоящую жизнь, и Наташа, потосковав, утешается, потому что здоровая натура ее не способна вздыхать и томиться годами. Она с новым увлечением отдается всем увеселениям деревенской жизни. Скачка верхом, охота, русская пляска и пение возбуждают ее; под влиянием этих ощущений Наташа чувствует, что для нее прошел период тихого девического чувства с его светлыми радостями. Для нее слишком рано, вследствие ее организма и воспитания, наступает период страсти. Она не хочет долее ждать своего счастья; оно нужно ей сейчас, сию минуту, и она с горячими слезами кидается на шею матери и просит: “Дай мне его, мама, дай мне!” Но князь Андрей далеко, и неудовлетворенная страсть кидает ее в объятия Анатоля Курагина. Князь Андрей нашел потом, что все это очень просто и гадко, но вольно же ему было мечтать о неземной деве.

Наташа встречается с дерзким волокитой, привыкшим к победам и способным испытывать к женщинам только зверское чувство. Он действует дерзко, наступательно и смущает неопытную девушку своими взглядами. “Ей тесно и тяжело становится от них, и она с ужасом чувствует, что между ним и ею нет нравственных преград стыдливости, что она близка к нему, как не была близка ни к одному мужчине в жизни”. И Наташа смотрит на отца, ища у него объяснения этому тяжелому чувству, но старик Ростов способен только утешаться своими славными детьми, да огорчаться, когда они больны, но не способен понять, что делается с его любимой дочерью. Наташе страшна эта непонятная власть над нею чужого человека; она не знает, кого она любит, упрекает себя в измене князю Андрею. Она не знает, у кого спросить совета. У Сони, но она, верная своему прекраснодушному Николаю, не поймет ее. “Она такая добродетельная”,— говорит Наташа, не понимая, что добродетельность Сони — следствие ее натуры, вполне удовлетворяющейся вышиваньем в пяльцах да ожиданием той минуты, когда ее прекраснодушный Николай назовет ее своей женой. Наташе не приходит в голову спросить совета у матери, наслаждающейся блаженной уверенностью, что дети ничего не скрывают от нее. Власть, которую имеют родители над взрослыми детьми, мешает их нравственному влиянию. Останавливаясь в нерешимости перед неизвестным шагом в жизни, мы не пойдем спрашивать совета у людей, которые могут помешать этому шагу, и вся опытность родителей, которая могла бы предохранить детей от многих горьких ошибок, пропадает даром оттого, что ее насильственно навязывают. Сверх того, из примера Николая и Сони Наташа знает, что для родителей ее всего важнее в жизни сытный обед, и они рады доставить его детям, даже ценой их собственного счастья. Поцелуй, насильно вырванный у нее Анатолем, оканчивает борьбу Наташи. “Это любовь”,— решает она и не колеблется ни минуты; она сама, не спросясь никого, пишет отказ жениху — своеволие, неслыханное в девушке того времени, соглашается на бегство с Анатолем и едва не погибает жертвою того неведения жизни, в котором считают необходимым воспитывать девушек для сохранения их чистоты и. невинности. Знай Наташа, какого рода чувство влекло ее к Анатолю, она поняла бы, что оно прилично разве такой женщине, как Элен Безухова — этому superbe animal, как прозвал ее Наполеон, и недостойно женщины, уважающей себя; она не дала бы громкого имени любви чувству, которого втайне стыдилась, она сознательно устыдилась бы его, и оно, шевельнувшись на миг, пропало бы без следа. Как скоро предмет назван своим настоящим именем, он теряет свою призрачную силу. Но неведение, молодость, жившая исключительно мечтами любви, романтический дух времени — все раздуло нечистую искру в огонь; пустой, бездушный повеса превратился в лучшего, благороднейшего, великодушного человека в мире;

жертвовать для него всем: семьею, друзьями, будущностью стало величайшим счастьем в жизни. Бегство открыто. На Наташу обрушивается благодетельное негодование ее крестной матери. Мерзавка, бесстыдница и т. п. эпитеты щедрой рукой отсыпаются убитой девушке. О мудрые руководители юношества! вы кидаете в омут света пылкого, неопытного ребенка, не научив его понимать ни жизни, ни себя самого, и ставите ему в преступление неизбежную ошибку его, вы сами, не понимая ее, восхищались этой молодой силой; вы не умели указать ей никакой другой цели, кроме радостей и наслаждений, и, когда эта сила рвется к ним за указанные вами рамки, вы безжалостно обрушиваете на нее свое негодование, свое презрение. Наташа сделалась предметом сплетен целой Москвы. Жених принимает ее отказ. Напрасно Пьер Безухов уговаривает его простить ее, припоминая ему те прекрасные вещи, которые князь Андрей говорил ему по поводу его разрыва с женой: князь Андрей отделывается жалкой уверткой: “Я сказал, что должно прощать, но не сказал, что могу простить”. От человека дюжинного никто не в праве требовать такого великодушия, но от одного из лучших людей своего времени мы имеем полное право ожидать согласия между словом и делом. И притом какая же разница! Он находил, что должно простить женщину развратную, неспособную к искре человеческого чувства, купившую великолепным телом своим бесхарактерного мужа, которого ненавидит; женщину, которая благодаря своим связям и бесстыдству всегда сумела бы сохранить свое положение в свете, а не может простить неопытной девушке увлечения ее, когда он сам оставил ее в жертву всех искушений, когда знает, что его вторичное сватовство может поднять в глазах света девушку, искренне и горячо любившую его и все еще привязанную к нему, потому что более стыда, более тоски о своей разбитой жизни ее мучает мысль о том, что она заставила страдать его. И не чувство оскорбленной любви говорит в нем, а мелкое чувство оскорбленного самолюбия; князь Андрей Болконский не может идти по следам Анатоля Курагина: “Je ne puis pas marcher sur brisees de ce monsieur”. Вот ради чего лучший человек своего времени выказывает такую жалкую несостоятельность между словом и делом, и в этой жалкой несостоятельности лучшего человека своего времени высказывается вековой эгоизм мужчины, привыкшего к мысли, что женщина живет для него, что, раз отдавшись ему, она составляет его неотъемлемую собственность. Невольно задаешь себе вопрос: если так поступал в отношении любимой женщины лучший из людей своего времени, как же поступали остальные?

Наташа надолго потрясена. Она больна, но медицина оказывается несостоятельной излечить ее; раны любви излечивает мистическая любовь; новые, еще не испытанные ею впечатления страшных прожитых ею дней — религия, которая никогда не занимала большого места в жизни Ростовых, как в жизни счастливых людей. Но еще более религии излечивает Наташу безмолвная, почтительная любовь Пьера Безухова,— слова его в ответ на жалобу Наташи, что теперь для нее все кончено в жизни:

что будь он свободен, и не он, а лучший человек в мире, он был бы счастлив предложить ей руку, что для нее не все кончено в жизни, что для нее еще возможны любовь и счастье. Нет вероятия, чтобы Пьер стал когда-нибудь свободным, потому что такие женщины, как его супруга, неспособные ни к какому чувству, которое бы нарушило их спокойствие, и обожающие свое тело, вообще очень живучи; скорее всего удар положит конец безмолвной и почтительной любви доброго толстяка и лишит Наташу преданного друга и утешителя. Кем тогда утешится Наташа? Кроме любви у нее нет ничего

И все-таки Наташа, несмотря на все ее ошибки, одна из лучших женщин, скажем, рискуя навлечь на себя обвинение в безнравственности. Она готова бросить своих родителей, но она как натура пылкая несравненно более любит их, чем сотни девушек, которые никогда не решатся на такой поступок вовсе не из привязанности к родителям, а чтобы не испортить свою карьеру. Она без сожаления отказывается от одной из самых блестящих партий в России, самое слово “партия” не существует для нее; она не признает ни за кем власти решать за нее:

она, не сомневаясь, не колеблясь, идет, заслышав призыв жизни. Разумеется, это слепой порыв, увлечение девочки, которое едва не губит ее, а не сознательная сила самостоятельной женщины;

но каждая сила в первых своих проявлениях наделает много бед, прежде чем успеют обуздать и направить ее, да не в том беда,— плохо, когда нечего ни обуздывать, ни направлять. Наташа не виновата в своей ошибке, как не виноваты дети, которые, прельстившись блуждающими огнями, кинутся за ними и увязнут в болоте; разумеется, те, которые струсили и не пошли, как ни манили их эти красивые огоньки, поступили с похвальной осторожностью и благоразумием, но отчего же все наше сочувствие постоянно на стороне этих смельчаков, как бы дорого они ни поплатились за свою ошибку? Оттого, что сила, даже в уклонениях ее, всегда притягивает к себе, и нет ничего возмутительнее для живых людей, как бессилие,— оно смерть.

Подводя итоги жизни наших бабушек, придется возвратиться к высказанной уже мною мысли — у женщин нет своей жизни,

мужчина — и цель и смысл их жизни; нет его — и жизнь их вялое прозябание. Вот что говорит автор о влиянии мужчины на женщину: “И как всегда бывает для одиноких женщин, проживших долго без мужского общества, все три женщины почувствовали одинаково, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Способность мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор проходившая во мраке их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом”. Это неестественное чувство удовольствия и оживления, которое испытывает женщина в обществе мужчины, как и мужчина в обществе женщины,— это полнейшее нравственное перерождение, это воскресение из мертвых. И кто же был этот благодетельный гений, удесятеривший их способности мыслить, чувствовать, понимать, этот свет, полный значения, осветивший мрак их жизни? Пустейший ничтожнейший франт, способный испытывать к женщинам одно зверское чувство. Целые тома горьких филиппик не выставят так ярко всю пустоту женщин, всю нищету их жизни, как эти немногие строки. Мужчина как брат, отец, муж — властелин женской жизни женщины, в его руках ее счастье и целая жизнь. Взглянет он благосклонно — и она счастливая жена и мать; не удостоит он ее благосклонного взгляда — и жизнь ее не имеет смысла: это душевные подвиги княжны Марьи, вязанье шарфов для приютившего ее родственника княжны Катерины, вздыханье, томленье и меланхолия Жюли Карагиной до благополучного брака с Борисом, болтовня о политических новостях и устраивание свадеб с тем, чтоб в случае неудачи выгораживать свое в них участие, Annette Шерер; а для тех, у кого нет способностей болтать о политических новостях,— одно устраивание свадеб, сплетни и карты. Полюбит мужчина женщину — и она готова жизнь отдать за его взгляд, она готова, как верная и добродетельная Соня, всю молодость провести в ожидании той счастливой минуты, когда он удостоит назвать ее своей женой; а этот обожаемый он между тем, жалея свою свободу, которая нужна ему на то, чтоб спускать тысячи в банк и посещать цыганок и разных дам на бульваре, думает: “Э, еще успею, много их еще есть там впереди”,— и совершенно прав: потому что для большинства женщин такой честный, милый и недурной собою мужчина, как Николай Ростов, вполне удовлетворяющийся деловой праздностью полковой жизни, заливающий двумя бутылками вина первое пробуждение беспокойной мысли, которое грозит внести разлад в светлый мир его верований и обожании, этот страстный охотник, переходящий от исступленного восторга к отчаянию и воссылающий Богу пламенную молитву о том, чтоб его собака, а не соперника, вцепилась в горло волка,— есть идеал, к которому стремятся все помышления их и мечтания; замужество с ним — величайшее счастье жизни. Николай Ростов добр, с ним легко жить, он великодушен и не способен мучить отдавшееся в его руки существо, он даже сам способен уходить под башмак; он настолько честен, что, женившись, покончит с цыганками и бульварными дамами и не истерзает сердце жены ревностью. Умри этот идеал, у нее останутся дети. Чего не сделает, чего не перенесет женщина для детей! Анна Михайловна всю жизнь рада обивать чужие пороги, клянчить, унижаться, льстить, интриговать, не отступать ни перед каким унижением. “Всему научишься”,— говорит она с гордостью своей приятельнице, удивлявшейся ее неутомимости и уменью добиваться своего. И она имеет полное право гордиться. Как бы низко ни стоял человек, нелегко задавить в себе всякое самолюбие, нелегко выпрашивать, выслушивать отказы, выдерживать пренебрежительные взгляды, сохраняя улыбку. Но все эти жертвы, приносятся обожаемому сыну, цель оправдывает средства, и она счастлива служить тряпкой, чтобы обтереть низшие ступеньки лестницы, по которым этот обожаемый сын должен подняться до высших, до которых он никогда не поднялся бы, если б у него не было матери, исполнявшей за него эту грязную работу.

Элен Безухова

Элен Безухова — одна исключение из этого общего правила, но зато она и не женщина, она — superbe animal. Ни у одного романиста не встречался еще этот тип развратницы большого света, которая ничего не любит в жизни, кроме своего тела, дает брату целовать свои плечи, а не дает денег, хладнокровно выбирает себе любовников, как блюда по карте, и не такая дура, чтоб желать иметь детей; которая умеет сохранить уважение света и даже приобрести репутацию умной женщины благодаря своему виду холодного достоинства и светскому такту. Такой тип может выработаться только в том кругу, где жила Элен; это обожание собственного тела может развиться только там, где праздность и роскошь дают полный простор всем чувственным побуждениям; это бесстыдное спокойствие — там, где высокое положение, обеспечивая безнаказанность, научает пренебрегать уважением общества, где богатство и связи дают все средства скрывать интригу и заткнуть болтливые рты.

Заключение

Никакие перевороты и реформы начала девятнадцатого века не коснулись наших бабушек. Но во время Отечественной войны пробудилась в них любовь к отечеству. Именно она высказалась в княжне Марье, когда негодование на предложенное ей оскорбительное покровительство французского генерала пробудило ее от нравственного оцепенения, вызванного смертью отца. Она проявилась и в кузине Пьера Безухова, которая говорит, что какая она ни есть, а все под бонапартовской властью жить не намерена, и в Наташе, когда она при чтении манифеста об ополчении, кидается отцу на шею, восклицая: “Что за прелесть этот папа”. Но наши бабушки могли только изъяснять эти чувства. Они не делали ничего, чтобы облегчить ужасы войны, страдания раненых, призреть увечных, вдов, сирот. Они беспечно веселились, зная, что враг всего в нескольких днях перехода от Москвы. Они бежали, спасая своё имущество и нимало не заботясь об участи тысяч своих соотечественников, которые гибли в Москве.

Жизнь наших бабушек состояла в любви, преданности, самоотвержении, умении очаровывать, мире гостиных и мире семьи. Это они завещали своим дочерям. Безответная покорность, всепрощающая любовь и самоотвержение княжны Марьи, нежность и верность Сони, уменье держать себя в свете и купить собою богатого мужа Элен, игривое кокетство маленькой княгини и очаровательной Наташи, разумеется без неблагоразумных увлечений ее,— вот те идеалы, по которым воспитывали их; вот та жизнь, к которой их готовили.